Лет десять назад болгарская газета «Софийские новости» открыла рубрику, в которой публиковала высказывания известных государственных и общественных деятелей, философов, ученых, деятелей культуры о том, каким они видят XXI век — если не в целом, то хотя бы его начало.
Весной 1989 г. по предложению редакции газеты я попросил поразмышлять на эту тему Георгия Петровича. Однако, несмотря на наше общее стремление сделать текст популярным, монолог — интервью, из которого я убрал свои вопросы — опубликован не был. Скорее всего потому, что размышления Г.П. так и не стали «газетными». Помещая их в нашем журнале, я прошу читателя учесть два обстоятельства: это не «собственноручная» статья Щедровицкого (полагаю, сам он писать ее не стал бы никогда), который не забывал, что говорит для страны, все еще возглавляемой компартией. Вопрос, на который отвечал Георгий Петрович, звучал так: каким видится начало III тысячелетия сквозь призму СМД -методологии и ОД -игр?
М. Хромченко
Для меня ваш вопрос очень интересен в личном и даже прежде всего в личном плане. Хотя, разумеется, не могу не задумываться над ним и в плане объективном, соотнося исторический контекст с условиями нашей жизни. Следовательно, буду обсуждать движение истории. Коль скоро ее творят люди, она являет собой сложнейшую «кентавр»-систему. Именно это, на мой взгляд, имел в виду К. Маркс, говоря о естественноисторическом процессе. В нем важно различить и противопоставить два момента: то, что является следствием целенаправленной деятельности людей, и то, что происходит «само собой», как бы независимо от их целей и замыслов. Поэтому, говорю я, культурно-историческая жизнь каждого из нас предполагает интенсивную работу по осознанию своего положения, предельную искренность в оценке своей ситуации и технически грамотную работу по программированию общественного развития.
Здесь два принципиально разных подхода: прогноз естественного изменения мира и определенные программы, проекты, планы работ. В связи с этим все, что я буду обсуждать, есть не столько прогноз, сколько план моих личных действий, — то, что я должен делать. Наступит будущее или нет — зависит от того, насколько правильно и точно я буду намечать стратегические линии своей собственной работы, в какой степени буду настойчив и умен в их достижении. Разумеется, когда я говорю «мои планы», то имею в виду не себя лично, а отдельных людей, их группы, руководителей каждой страны, человечество в целом.
В значительной степени речь идет о целевых установках. Поэтому вопрос, каким будет III тысячелетие, я прочитываю несколько иначе: какие цели в наших организационно-управленческих решениях и действиях мы должны ставить перед собой, чтобы в это будущее шагнуть и в нем оказаться. Чтобы выйти на новые рубежи, необходимо преодолеть устаревшие мировоззренческие установки прошлого, его ценности и традиции. Без этого останешься деградировать во II тысячелетии.
В связи с этим одно замечание о перестройке, которую мы в Советском Союзе понимаем как изменение прежде всего сознания и общественных отношений, в том числе производственных. Перестройка является советским явлением лишь в нашем — ограниченном восприятии. В еще большей мере она есть событие общемировое. Здесь я рискну сказать — хотя такое заявление очень ответственно и опасно, — что в этом плане СССР и социалистические страны ныне идут в авангарде тех исторических изменений и процессов, которые должны происходить во всем мире, в том числе в развитых странах Европы и Северной Америки. История потом сочтет, кто здесь и на что раньше вышел. Но вроде бы бесспорно, что с тех пор, как в нашей стране объявлена перестройка, мы взяли на себя роль «впередиидущих» и «впередсмотрящих». Мы встали на этот путь и делаем работу исторического, мирового развития — в первом ряду, принимая на себя все трудности, закономерно падающие на первопроходцев. Именно так, на мой взгляд, надо анализировать и оценивать суть происходящего сейчас в Советском Союзе и социалистических странах.
Итак, мой основной тезис: чтобы обсуждать будущее, надо еще в мыслительной работе к нему выйти. И одновременно не столько прогнозировать, сколько заняться разработкой программ и оргпроектов, рождаемых из осмысления прошлого. Именно последние я буду выдавать за то, что необходимо истории, и лишь в таком смысле буду осуществлять прогноз.
Чтобы покончить с предыдущей частью, вспомню один из любимых мною афоризмов Льва Толстого: «будущего нет, поскольку мы его делаем!» Иными словами, будущее будет таким, каким мы сможем его промыслить, и уж затем реализовать, осуществить, сотворить — каждый на своем месте. А это есть работа, скорее, программирующего и проектирующего мышления и действия.
Но это же означает: все, что мы делаем в истории, должно быть объективно оправдано. Следовательно, история III тысячелетия должна стать не просто историей человеческого, или гражданского (по Гегелю), общества, а историей всего общества, ассимилировавшего в себе и собою (по Марксу) всю «первую» и «вторую» природу — натуральную и техногенную. Здесь можно воспользоваться и термином В. Вернадского. Ноосфера, о которой он мечтал, должна охватить все: социальные структуры человека и его биологическую природу, природу Земли — геоприроду, техногенные структуры и, наконец, культурную историю человечества. Все это должно быть «снято» и организовано сознанием — индивидуальным и общественным, должно стать мировоззрением.
Но тезис о том, что история должна быть объективно оправдана, неимоверно повышает значимость науки и научной проработки истории. На это более ста лет назад указывали Маркс и Энгельс, говоря, что от всей науки останется лишь наука истории, где первое место занимают человеческое мышление и человеческая деятельность. С этой точки и начинается — чтобы практически и реально вписаться в исторический процесс — критика современной науки.
То, что формулировал и Маркс и Энгельс, выглядело фантастикой. Как строгое научное предвидение и определение единственно реального пути развития его принимали единицы. Здравый смысл и обыденное сознание отвергали такой подход, не выходя на осознание исторического процесса со всем тем, что он в себе ассимилирует. Поэтому думалось, что подлинная наука исследует, как летают снаряды и камни, строятся и деформируются твердые материалы. И не осознавалась в общем-то простая и очевидная мысль о том, что наука есть прежде всего наука о людях, о мышлении и деятельности, или, в моей терминологии, мыследеятельности, а все остальное в нее вкраплено. Иначе говоря, «технические исследования» могут (по Марксу) стать подлинной наукой только за счет включения в контекст социального и гуманитарного.
Настаивая на практичности фундаментальных и прикладных (как их сегодня трактуют) наук, мы подразумеваем включение научных результатов в существующие производственные структуры и сложные системы деятельности. Именно они в XX в. стали ценностью, а мы в силу их чрезвычайной инерционности и огромной значимости в какой-то момент утратили способность менять и трансформировать в соответствии с логикой и велением времени. На финише истории буржуазного общества его исследователь Р. Акофф определяет практичность как приспособленчество к существующим производственным идеологиям и структурам. Но такой подход вообще исключает науку, призванную всегда и только их менять, делает ее неудобной и ненужной.
Когда я стал настаивать на том, что ядро науки — это науки о мышлении и деятельности, индивидуальном и общественном сознании, то и мои высказывания воспринимались всеми как метафоры и фантазии. Приходилось ссылаться на книгу Дж.Дж. Томсона «Предвидимое будущее» и другие авторитеты, в основном зарубежных физиков. А что говорил Томсон? «XX век знаменует собой начало наук о мышлении»!
Если понятно то, что здесь бегло намечено, то мы обязаны сделать очень радикальный вывод. Необходимо уйти от натуралистического подхода, характерного для всей прошлой истории европейской и (тем самым во многом) общемировой науки, который в течение многих столетий и в определенных отношениях был очень прогрессивным и эффективным, а потому и господствовал не случайно. Именно он позволил наукам конституироваться. Но как от глобального и тотального ныне от него приходится отказываться, переходя к принципиально иным формам организации мышления и деятельности — к тем, которые я называю методологическими. В том новом, надпредметном понимании методологии, которое задавалось в ММК и описано во многих статьях, в том числе опубликованных за рубежом.
Поэтому я и рискую формулировать свой радикальный, сумасшедший тезис: эра традиционной науки кончилась!
Но что это значит? Наука необходима, она всегда будет жить, меняя свои формы. Ныне на смену ей, взятой в предельной функции как формы предметной организации мышления и деятельности, идет более эффективная предельная организация мышления — методологическая. Снимая в себе преимущества и сильные стороны традиционной научной организации, тем самым их сохраняя, она добавляет к ним другие, делая мышление куда более развитым.
Обеспечив свободное, без каких бы то ни было ограничений, движение научной мысли, методология одновременно решает проблемы комплексирования наук и деятельности, а также «прикладности», внедрения результатов научных исследований и разработок в деятельность и организацию деятельности, тем самым обеспечивая духовность и деятельности, и мышления, и коммуникации людей. Соединяя знания об объектах знания, деятельности и мысли со знаниями о самой деятельности и самой мысли, наука наконец-то становится практичной.
Из этого принципа, фиксированного как основной, вытекают и другие. Я перечислю некоторые — как основания для размышления.
В ведущих странах мира начался отказ от выработанных в эпохи Возрождения и Реформации — с тех пор господствующих — моделей «индивида-личности». На их место в качестве целевой установки ставится другая модель — «мыслящего индивида», способного свободно жить в условиях сверхмощных и сверхразветвленных учрежденческих структур. В связи с этим в III тысячелетии должны разрабатываться новые законы и системы права, защищающие индивида от произвола власти и коммунальных связей учрежденческих структур, а также новые системы индивидуально-личностной подготовки и образования, формирующие человека, способного мыслить и действовать в новых, непрерывно меняющихся ситуациях.
Европейские народы на собственном опыте осознали и пережили в XX веке необходимость разделения культуры и социальности. В связи с этим основной единицей социальной и культурной жизни в III тысячелетии становятся клубы, объединяющие в так называемых «средних коллективах» от 30 до 200 человек. Концепция клубно-организованных единиц жизне- и мыследеятельности в известном смысле развивает, конкретизирует и развивает идеологию массовых (в частности, научно-технических) коллективов. Как хорошо понимал Маркс, наука и техника могут быть прерогативой лишь небольших по размеру «клубов».
Дальнейшее распространение получат ОД-игры, в форме которых в нашей стране проектируются, создаются и проверяются различные формы социокультурной организации общественной жизни. Развертывающиеся на клубной основе, они есть, по сути дела, экспериментальные полигоны самопознания, саморефлексии, исследования и формирования тех социальных, культурных и психологических знаний, которые образуют основу нового корпуса наук III тысячелетия.
Заседание Русского научного института. Берлин. 1923 г. Фото предоставлено внуком С.Л. Франка — П. Скорером.
И последнее. Развертываются и становятся ведущими в системе образования подрастающих поколений различные системы культуро-, социо- и психотехнической подготовки индивидов, включая клубы по изучению резервных возможностей человека и механизмов, обеспечивающих его здоровье. Здесь конкретно замыкаются наука и образование.
А все вместе позволяет нам сегодня «увидеть» единую панораму социалистического строительства, где все сочленено одно с другим и может развиваться достаточно автономно, хотя непременно в рамках целого.
Вопросы методологии. 1994. № 3-4.
Г.П. Щедровицкий. Отрывок из лекций «Социологические проблемы и социология сегодня»
Ярское, 1969 (неопубликовано)
Вступая в определенную социальную организованность, получив необходимое для нее образование, усвоив соответствующие нормы культуры, мы очень часто считаем, что они обладают необходимостью, подобной необходимости природы. Но это не так.
Все эти нормы, конечно, определяют нашу жизнь, и от этого было бы неверно отказываться. Но вместе можно сознательно относиться ко всем этим нормам и сознательно отказываться от них. Мы слишком часто приписываем социальным нормам «естественность» и недостаточно учитываем, что они все же — достаточно искусственны, и мы можем принимать, а можем и не принимать их.
Хотя нужно помнить, что за отвержением социальных норм, принятых в данном обществе, всегда следует соответствующее наказание со стороны этого общества. Это нужно помнить и знать, хотя, как известно, многих угроза социального наказания не останавливает: Джордано Бруно знал, что если он не откажется от «коперниковой ереси», его сожгут на костре, и, тем не менее, он не отказался. Есть много социальных норм, более важных и менее важных, от которых мы не только можем, но и должны отказываться. Больше того, необходимо постоянно отказываться от каких-то социальных норм и на их место ставить другие нормы, создаваемые нами самими. Об этом обычно забывают, когда признают за социальными нормами статус фактичности.
У нас всегда должно быть двойное отношение к данности культурных норм. С одной стороны, мы должны принимать их как определенную традицию, и мы обязаны сохранять и нести ее дальше как традицию — и без этого мы не сможем существовать как люди в нашей преемственности ко всему прошлому, к нации, гражданскому обществу нашей страны, наконец, к миру всего человечества. Но вместе с тем мы должны иметь и другое отношение ко всему этому, помнить, что мы вольны принять или, наоборот, отказаться от этой традиции, и это знание второго отношения поднимает нас на новый более высокий уровень в нашем собственном социальном существовании. Мы должны относиться к традиции и к самой культуре как к тому материалу, который мы можем и обязаны преобразовывать. Отсюда возникает сознательная установка и линия на новаторство. Нельзя забывать, что всегда, чего бы ни касалась сама новаторская установка, это будет «еретическая» линия.
Говоря об этом, я подвергаю саму деятельностную установку вторичной рефлексивной оценке. Нередко можно услышать суждение, что новаторство — это всегда высшая ценность и высшая цель человеческого существования и деятельности. Как мы часто слышим эти фразы: «Все мы должны быть новаторами, все мы должны быть творцами!» Этот тезис точно так же не может приниматься непосредственно, а предполагает свою особую критическую оценку. Я бы сказал: хорошо быть новатором, но всегда надо быть им в меру. Будучи новатором, надо очень хорошо и остро чувствовать ответственность новаторства. Надо всегда твердо помнить, что новаторство может быть и часто бывает таким, что оно ломает существующие социальные структуры, делает жизнь людей невозможной и не приносит в мир ничего хорошего взамен.
Я бы рискнул сказать, что подлинно новаторской социальной деятельностью является и может быть только деятельность по переделке культурных норм. Чтобы мы ни сделали в узком социетальном окружении, это не будет еще подлинно социальная деятельность до тех пор, пока сделанное нами не получит отражение в культурных нормах. Но это означает, что она не будет и социальной деятельностью в подлинном смысле этого слова. С другой стороны, осуществление не просто социальной, то есть социетальной, деятельности, а социальной деятельности по перестройке норм культуры всегда приводит к перестройке существующего уклада, вызывает нарушение равновесия и поэтому является деятельностью еретической, следовательно, — наказуемой.